Наталия Гончарова (1881-1962)

«Искусство моей страны несравненно глубже и значительнее, чем все, что я знаю на западе…»
Н. Гончарова

Наталия Гончарова родилась в селе Ладышино недалеко от Тулы. После переезда семьи в Москву обучалась в училище живописи, ваяния и зодчества у П. Трубецкого и К. Коровина. В 19 лет художница познакомилась с Михаилом Ларионовым и не расставалась с ним всю жизнь. Последовательно пройдя стадии увлечения импрессионизмом, постимпрессионизмом и кубизмом, приняла активное участие в движении русских футуристов, иллюстрировала поэмы А. Крученых и В. Хлебникова. Вместе с Ларионывым стала идейным вдохновением нового течения, которое они назвали лучизмом. После переезда в Париж в 1915 году и, как оказалось, навсегда, оформляла костюмы и делала эскизы декораций к постановкам «Русских балетов» Сергея Дягилева, написала много живописных композиций, которые вызывали восторг у критиков и публики. Их называли песнопениями, а о серии «Испанки» писали: «Да это же не женщины, это – соборы».
Умерла Наталия Гончарова в Париже в 1962 году. На ее родине в России, ее творчество по достоинству сумели оценить только в последние годы.

Имя Гончаровой почти никогда не произносится отдельно от имени Ларионова. Так и пишут: Ларионов-Гончарова. И дело не в том, что они провели и проработали вместе белее 60 лет. Дело в том, что они думали и двигались в одном направлении. Суть этого движения в извечном русском споре между формой и содержанием.

Лев Толстой, например, озабоченный более всего общественной пользой, которую способно искусство принести, вполне серьезно писал Николаю Ге: «Не нарисуете ли картину о пьянстве?». А это означало , что даже великие умы видели в живописи только иллюстрацию каких-нибудь идей, литературоцентризм, отказ признать за искусством любые другие задачи (скажем обновления художественного языка) кроме мессианских, кроме того, чтобы нести «разумное, доброе, вечное». И хорошо и плохо. Хорошо, потому что нет в мировой культуре явления более могучего, чем золотой век русской литературы. Плохо, потому что те же передвижники в контекст мировой живописи не вошли, и воспринимались на Западе как обычные бытописатели, а то и косноязычные ригористы. Плохо и потому, что новая живопись русского серебряного века воспринималась как упадок, «декаденщина», фиглярство. И только самые проницательные критики и художники увидели в этом «русский прорыв», тем более сильный, что это было очень дерзкое и очень (как выяснилось) национальное явление.

Во всяком случае, русские создатели авангарда с первых же шагов стремились отмежеваться от западных корней. Гончарова, например, заявила, что отрясает прах Запада со своих ног и направляет свой шаг к Востоку. Причем Запад не отрицался (скифскую скульптуру Гончарова ценила именно за ее «кубистический» характер), но объявлялся частным случаем Востока, проводником его древних открытий.
И все же речь шла не о противостоянии, а наоборот, о создании некой Полноты. Разрушительная стадия футуризма должна была перейти в синтез. Победа над Западом и будущим мыслилась как победа над самим механизмом разделения на Запад и Восток, прошлое и будущее, как победа над разумом (в его рационалистическом пребывании) и временем, а позднее у Малевича – и над солнцем, порождающим контраст между светом и тьмой.

В 1913 году в группе Гончаровой был даже выдвинут лозунг «всечества», претензии на признание всего в мире. Вариантом этой идеи был «Да-манифест», построенный в форме вопросов, на каждый из которых следовал ответ «да». Это открывало грандиозные творческие перспективы и предвосхитило не только европейский дадаизм конца 10х гг., но и многие постмодернистские заявления о включении в арсенал искусства любых источников.

Первым направлением, воплотившим эту эстетическую программу, стал «лучизм». Главным художественным приемом в нем стали «лучи», которые в отличие от кубов, демонстрировали полноту физических и духовных связей между предметами внутри картины, и одновременно показывая отрыв живописной фактуры от предметной среды. Лучизм как вариант абстрактного искусства начал движение русского авангарда к созданию не только самоценной живописи, но и собственной вселенной.

Однако это не стало магистралью для творчества Гончаровой. Она искала другую Полноту. Когда мы говорим о полнокровности ее искусства, о цельности таланта, то имеем в виду, что он напитан глубинными соками матери-земли. В нем, как пожалуй, ни в каком другом, просматривается связь с истоками русской древности, если угодно, русского (и, что очень важно, не только русского) средневекового примитива.

Можно увидеть и другие источники: постимпрессионизм (с твердой силой Сезанна, страстностью вангоговской живописной манеры, одухотворенной декоративностью Гогена), и поздний русский символизм, затем и футуристы, которых она, на русский манер, называла «будущники», не говоря уж о французских кубистах. Но анализ исходных влияний не кажется актуальным, потому что перед нами талантливый синтез, безусловно, самобытное искусство, полнокровное, потому что в нем восстановлено кровообращение… между Востоком и Западом, прошлым и будущим, временем и пространством. Ведь если не ставить себе задачи победить и уничтожить, а стараться понять, вобрать в себя?

Странно, но почему-то вспомнилось, что один из японских броненосцев был назван «Ветка вишни, цветущая в апреле». Мне кажется, на таком корабле немного навоюешь…

sq_bl Сергей Пухачев.

  1. Natalia Budzan
    Natalia Budzan at |

    I was reading with a pleasure. I did not read about manifesto-Da.The wise response of ‘vsiatchestvo’ of N.G. seems to me radical being true to the acceptance and being with Symbolism, anyway as it was getting to the level of the spiritual being . It is not important if she believed in esoteric dreams of Merezkovsky circle but her pictures from her time in France are containing the thoughts of epiphany, message on forth dimension. The colours, white and blue are precious spiritual and the same with perspective for theatrical sets.
    Thank you Mr Sergei P.
    P.S. I read, speak but not write good Russian. Then you are free to edit it in Russian .

    Reply

Оставить комментарий