С 18 ноября по 15 февраля в государственном музее изобразительных искусств им. Пушкина проходила выставка английского художника Уильяма Тернера (1775–1851) «Живопись и графика» из собрания галереи Тейт (Tate Britain). В Москву привезли более сорока картин, в том числе поздние работы, которые при жизни художника не экспонировались, и около семидесяти акварелей. Произведения Уильяма Тернера крайне редко покидают пределы Великобритании. Последний раз они выставлялись в Москве в 1975 году.
Предстоять картинам Уильяма Тернера так же трудно, как смотреть в звездное небо. Нужно большое смирение, чтобы принять свой истинный масштаб – случайной царапинки на кромке природы.
Тёрнер изображает людей именно так. Точнее он их вообще не удостаивает изображения, отделываясь схематичным росчерком, почеркушкой. Коровы у Тернера гораздо лучше прорисованы, чем пастухи. Турнепс – четок и объемен, а его бесплотные сборщики теряются в светлой дымке бытия.
Взгляд Тернера прозрачно, потусторонне спокоен. Будто он смотрит на мир людей из такого далёка, откуда все наполнение человеческой истории: походы, битвы, клятвы – лишь рябь на поверхности, имеющая не больше (а то и меньше) смысла, чем дождь, снег, дрожание теплого воздуха.
Ранние полотна Тернера имеют для вида исторические, человеческие сюжеты. Но это чистой воды условность, которая чем дальше, тем больше выглядит как насмешка. Например, в «Переходе Ганнибала через Альпы» полководец, по легенде ехавший верхом на слоне, представлен завитушкой хобота где-то в глубине снежной бури, которая и есть главный герой картины.
А в «Битве при Ватерлоо» художник явно занят не погибшими людьми, которых он отстраненно, как тряпичных кукол, разложил по краю картины, а странным свечением в разрыве черных облаков.
Тернера интересуют не человеческие, а космические сюжеты. Схождение света в мир материи: круговые радуги над морем, небесные сияния, всполохи в облаках. Картины Тернера светятся– в этом и заключается их смысл.
Другой излюбленный персонаж Тернера – это волны. Но волны ведут себя странно – не так, как на Земле. Это какое-то иное гравитационное поле. Гравитация чуда, прорыва в иной мир. На одной картине волны расступаются перед зрителем, как перед Моисеем. На другой– закручиваются и пластаются, будто на море садится огромный вертолет.
Источник этого искажающего силового поля – всегда вне картины. В художнике? В зрителе? Или – ?
Тернер увидел мир, пронизанный невидимыми силами. И все видимое вытягивается вдоль этих силовых линий, являя неявное через искажение привычных форм.
Иногда эти силы приглушены, едва проступают (но всегда присутствуют)?– и тогда из-под кисти Тернера выходит более или менее классический пейзаж. Но чаще они напряжены (художника привлекают именно такие моменты) – и зримый мир выходит из берегов, теряет устоявшиеся очертания, обнажает свою иллюзорность, как тютчевский покров, накинутый над бездной.
Картины Тернера – это и есть пульсация бездны сквозь привычную и нестрашную видимость вещей.
Под воздействием этих токов потустороннего законы организации материи меняются: волны обращаются вспять, Земля закручивается против своей оси, падает вверх. И если бы в мире Тернера были люди, то кровь бы текла у них в обратную сторону.
Но людей здесь нет. Возможно, это мир до появления в нем человека. Первый день творения, когда Дух носился над водой. И волны вытягивались вслед, и свет озарял хаос.
А может – мир после. Тернер любит такие сюжеты: Потоп, Апокалипсис. Любит небо, свивающееся в свиток, в спираль, в тоннель, в конце которого брезжит даль другого измерения. Во всяком случае четкость и неподвижность форм, свойственная человеческому взгляду, здесь отсутствует. Это мир, увиденный глазами какого-то другого существа. Может, коровы. А может, ангела. Или все-таки человека, но человека, который еще не воздвиг между собой и вселенной ненадежный щит сознания. Человека, который еще каменеет от бездны, смотрящей на него в упор. И не делает смехотворных попыток изменить эту перспективу: поставить в центр мира себя, а бесконечность отодвинуть за горизонт, сделать условным фоном, задернуть пасторальной драпировкой.
Тернер возвращает нас вспять – к первобытному, доисторическому ужасу. Он обнажает бездну. И вдруг оказывается, что бездна залита светом. Прохладным, не обжигающим, но неожиданно – нежным.
Если в картинах Тернера и есть что-то обращенное к людям, то, возможно, это весть о том, что предстоящая нам бездна по сути своей не мрак, но– свет.
Наталья Ключарева.