Кабы знать, на каком дворе, на какой траве
Наломаешь дров, накидаешь бисер на ветер;
Напиши оттуда, покуда пустой конверт
Уверяет: верь, белый свет – не бел и не светел.
Расскажи – навылет, на вдох, чтобы только – быль,
Чтобы только ввысь, и несло по горам и весям.
Остаётся ветер – степным, и дорожной – пыль,
И холодной – быль. И слова ничего не весят.
А слепой котёнок барахтается в пыли,
И не знает, бедный, не знает, ещё не знает,
Что грудная клетка по праздникам не болит,
Что встречать любовь надлежит непременно в мае,
Что совсем не важно уметь заметать следы
От беды, опасаясь в полночь её накликать...
И тебя несёт к берегам Золотой Орды
Кулундинской степью – слепой, беззакатной, дикой.
Кабы знать, на какой шесток, на какой Восток
Улетит листок, лепесток, возвратится к югу,
И когда восторг сократится до пары строк,
Остаёмся верить и жить. И писать друг другу.
* * *
А зима будет долгой, и пылью снежной
Вековые страницы затянет к ночи.
Карандаш на полях – то ли ветер свежий,
То ли волчьего следа неровный почерк.
А страна будет дальней. Ни звёзд, ни вербы,
И пропахнут полынью снега и тучи.
Полыньёй разольётся чужое небо,
А своё – затерялось среди излучин.
Неотступно смеркается. Пусто, глухо.
По ромейскому времени – час девятый.
Безучастное время – как волчье ухо,
Но ещё не погас огонёк заката,
Он ещё не затянут судьбой ненастной;
Безответное «Верю» в лучах ответных.
Заслезится от ветра, и станет ясно,
Что весна будет светлой. Будет светлой.
Не вспорхнет февраль снегирем с руки,
Не подступит льдинкой щемящей к горлу.
А слова летят, а слова легки,
И морозный воздух, не горный – горний.
Середины нет, только да и нет,
Только снег и свет, полнолунье волчье,
И опять – глядишь на плетенье лет
В перекрестье зим, и отходишь молча.
Богатырь-снегирь на семи ветрах
У семи дорог, у чужих пределов,
И чадит февраль угольком костра,
И струится пепел поземкой белой
А вол был зол: ему мешали спать,
И пастухи – не здешние – шептались,
И небо цвета вороненой стали
Заглядывало с улицы опять.
А вол устал. Он был уже в годах,
Ему бы прикорнуть – какая малость!
А «что» и «Кто» – по-прежнему терялось
Под вечно ускользающим «когда».
У входа намечалась толчея;
Зажгли огонь, что в общем-то неплохо.
Какой был год? И чья была эпоха?
Тибериева? Ирода? Ничья...
И город был по-прежнему ничей,
И небо становилось ясным, ясным.
И вол дремал, и спал, и снились ясли
И странный брат – исполненный очей.
И кто бы знал, что это – навсегда,
Во все века, и дальше, дальше, выше...
Отчетливая искорка над крышей --
Неузнанная, тихая звезда.
Дмитрий Соколов.