ПИСЬМА ЗВОНАРЯ

КАЗАНСКАЯ
Никогда прежде я не видела таких полей. Так просто – плоская земля и круглое небо. Закат вспыхнул, словно янтарные бусы на шее. Автобус торопится, стёкла поют от встречного ветра. Дети спят. На фоне бескрайних полей – профиль рядом сидящей женщины. В Суздаль приехали уже затемно.
– А это – храм Казанской Богородицы, – первое, что я услышала, ступив на землю. Храм звенит и поёт среди звёзд, колокольней показывает в небо.
Митя с Машей изо всех сил не спали, готовились встречать девочек, но те молча во сне проплыли в спальню над головами. На улице ещё горел круглый фонарь, свет его выхватывал вишнёвую ветку, вычерчивал над кроватью, как японский иероглиф. И сны были широкие, как Каменка весной. Четвёртое ноября, Казанская. А ровно через год в этот день украли велосипед.
– Радуйся, – сказала Ира, – стало быть, уехали твои грехи.
Вместе с грехами уехало беспокойство и чувство привязанности.

ВЕЛОСИПЕД
На велосипеде мы ездили втроём, против всяких правил. Девчонки визжат от восторга, я кричу: ноги! Растопырьте ноги! – потому что один раз Васина нога всё-таки попала в колесо. И вот у велосипеда словно вырастают по обеим сторонам крылья, и мы от храма Всех Скорбящих Радости катимся с ветерком к пруду на Лоунской, подпрыгивая на выбоинах. Суздальские кричат вдогонку: купите себе наконец машину!
Велосипед возил нас в поле, сквозь мокрые от росы васильки, возил на концерты в дом престарелых. Он таcкал даже берёзовые пеньки из парка для будущих гусель.
А многие тут на лошадях. Зимой в санях, в карете – летом. И проезжают спокойные будни, и стук копыт перемешивается с запахами разнотравья, и плывёт над головой к куполам и вечерним лёгким облакам.
Сквозь асфальтные плиты прорастают травы, и нет ни высотных домов, ни метро, ни грузовиков, ни фабричных труб. Чёрный кот Перец провожает нас в поля, верный, как собака. По дороге отстаёт, мы с девочками входим в открытое поле.
Потихоньку катится наш крылатый велосипед.

ЛОДКА 
Хочешь, дальше можно идти на лодке. С реки открывается вид на город и холмы. Летний полдень. Неторопливо взмахивают вёсла. Синяя лодка скользит неслышно, рифмуется с фамилией испанского поэта.
Зелёный кузнечик прыгнул на зе­лёное весло и побежал к руке. Рука оставила весло, глаза приблизились рассмотреть гостя. Лодку закружило течение. Кузнечик бесстрашно шевелил челюстями, строгий рыцарь лета, в нежных всамделишных доспехах, смотрел прямо. Потом девочки накрыли его юбкой и отпустили на берег.
Причаливаем к деревянному мостику. Соня пританцовывает, раскачивает лодку в предвкушении купания. Мальчишки прыгают в воду со старой ивы, ива горестно качается, готовая рухнуть. Ветви её наклоняются к самой воде, и лодка проплывает сквозь них, чтобы неслышно ткнуться носом в причал.
Лодка – несмелый кораблик, скрипят уключины, мы плывём мимо храма на холме. Весло цепляется за длинноногие кувшинки, надо замедлить ход, чтобы полюбоваться на Ильинский храм. Над ним вечернее небо и первые звёзды.
На мосту стоят туристы, мы проплываем под низеньким мостом, сложив вёсла, и немцы фотографируют, машут, что-то хорошее говорят вслед...
А зимой по реке можно идти, как по широкой веселой дороге. Идём, над нами красная стена Спасо-Евфимиева монастыря. Вот морозную тишь раздвигает колокол. Это звонит в монастыре Валерий Гаранин, и сам воздух звенит всеми своими невидимыми колокольчиками от восторга, и снег на солнце слепит глаза.
В этих местах Андрей Тарковский снимал новеллу «Колокол», здесь Бурляев катился по грязи в овраг с криком – «Нашёл!» В память о Тарковском и о том, что он тут нашёл, на этом месте Танюша посадила вяз, как-нибудь прогуляемся туда с вами.
Камыши тянут к нам руки. У плотины начинаются полыньи и течение. Мужички на берегу так заботливо нам: не ходите дальше, там опасно…
Взбираемся на берег по колено в снегу и сверху видим в нескольких метрах проталины… И так радостны проявления человеческой доброты, когда можешь сделать как подсказывает сердце, не боясь, что о тебе подумают. Почему нам всегда так важно – что подумают?
По улице идёт пожилая женщина в наушниках, в плеере у неё играет неслышимая миру музыка. Женщина на ходу дирижирует, «стучит» на барабанах! Лицо у неё такое молодое…

СЧАСТЬЕ
Когда идём по Нетёке в сторону Георгиевского магазина, Соня просит почитать Арсения Тарковского – «Душа моя затосковала ночью, а я любил истерзанную в клочья исхлёстанную ветром темноту»… Повторяет неслышно, пробует слова на вкус. И я уже знаю, что потом попросит ещё обязательно Лорку – про апельсины и лимоны, там где – «Ай, разбилась любовь со звоном»… Читаем нараспев, и кажется, что эти стихи написаны здесь, вот в этом бревенчатом доме, окна которого скрывает широкая ель.
Маленькая улочка, дома выбежали и встали на месте. Догорают астры фиолетовым, из глубины сада кто-то посмотрит узнавающе, уж не Федерико ли? Лица не видно, шагов не слышно, выходим на дорогу, она уводит в поле. Догорает небо в широких полосах, ещё не зажглись фонари, но вот-вот зажгутся. Запах близкой осени, улетающих к небу листьев.
Я здесь, чтобы смотреть в детские глаза. Я здесь, чтобы держать детей за руку. Укладывать спать и во сне поправлять убежавшее одеяло. Чтобы не заметить, как Соня украдкой лижет первый снег и катает чёрного Перца в детской коляске для кукол. Чтобы улыбаться, когда летом девчонки подставляют голову под струю из водостока у окна и радостно визжат. Чтобы идти с детьми на Ильинский луг, подняться под ветром к храму на холме, чтобы там, в травах они смеялись и играли в прятки. Я здесь, чтобы вечером читать детям сказку про чудесные лапоточки. Чтобы катать детей в лодке по Каменке и ходить в школьный сад собирать антоновские яблоки. Я здесь, чтобы Василиса ночью могла прибежать ко мне, сказать, что ей приснился страшный сон, и нырнуть под моё одеяло.
Мы все здесь, чтобы любить друг друга.

ЛЮБЛЮ
Всё сбылось, когда на мне остановился взгляд Казанской Божьей Матери. Она привела меня в Суздаль, привела в Казанский храм – петь и звонить в колокола.
Длинная-длинная деревянная лестница в небеса, на колокольню. Там живут птицы, они беспокоятся и машут крыльями возле твоего лица. Поднимаешься долго, не спеша, и всегда берёшь с собой любимых мысленно: Елену… Сергия… Родиона… Так до самого верха.
Колокольный звон творит чудеса. Он покрывает землю до самого горизонта, словно невидимая благодать проникает повсюду и только одно слово звучит долго-долго в этом звоне – ЛЮБЛЮ…
Старые звонари говорят, что на колокольню нельзя влезать, только – всходить! Если будешь влезать, то и звон такой будет. И вот, звонарь уже всходит – как пшеница, навстречу пасхальному солнцу!
На Пасху многие поднимались на колокольню и просили позвонить. И звоны были разные, как сами люди. Кто-то тихонечко еле касался, кто-то лупил, что есть мочи, один серьёзный мальчик долго слушал, пока звук совсем не исчезал, и тогда ударял снова.
Когда спускались, лица у всех были преображённые, тихие. Что-то с людьми происходило наверху и на этой деревянной дорожке – в небеса и обратно.
Ильинский луг – тоже храм. Звёздной ночью иди по тропинке среди разнотравья по лугу, словно по небу. Младенец-земля повита пеленами тумана и лежит в колыбели тёмного бескрайнего неба, спит и летит во сне. А ты стоишь на холме у самых звёзд, землю держишь на руках, и бессловесная молитва твоя есть песня – ЛЮБЛЮ

Улыбка бабочки летает над тобой
И не стремится стать твоей судьбой.
Она себе пути не выбирает –
В лучах заката весело сгорает.

Ей дарит август несколько минут –
Молочный пар над речкой помянуть
И в алфавит кипрея и полыни
Вписать ещё одно земное имя.

Бог весть, о чём печалишься, душа,
Здесь ни бумаги, ни карандаша…
Будь весь Ильинский луг тебе
началом!..

Глазасто небо, бабочка слепа,
Но повторяет в точности слова,
Которые от Господа слыхала

ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ
На горке возле Деревянного Зодчества, в доме с высокими окнами, живёт Лена Голубева. Она наследница птицы счастья – об этом говорит её фамилия. У неё сын Арсений и дочка Настенька – молчаливая сестра травы и цветов. Арсений по дороге в изостудию мечтает, важно и медленно выговаривая каждое слово, даже каждую букву в слове: я поеду на корабле рай искать, а потом стану монахом.
Лучистые глаза Лены всегда улыбаются, даже когда грустно, и доброты хватает на всех. А этих всех очень много: и одинокие мамы с детками, и многодетные, и больные дети. Сирые, нищие, недослушанные, нуждающиеся… Телефона у Лены два, и оба они не молчат ни минуты. Она в простом халатике, скромная и простая, нужна всем – сквозь сердечную незаживающую рану слышнее чужая боль…
Проплываем с Леной вниз по реке к Яруновой горе, где храм Косьмы и Демьяна. С берега машет рукой Лола, похожая на индианку, машет и улыбается, а глаза грустные.

СВЯТЫЕ ВРАТА

Ботинки скользят, идёшь внимательно. Нас много живёт на небольшом пространстве. Но у каждого свой город, и он складывается из множества дорог, путей, тропочек. Одна из них ведёт меня к воротам Ризоположенского монастыря.
Две башенки смотрят в небо, там всегда почему-то пахнет весной. Говорят, если пройти сквозь эти Святые врата и прислушаться к себе, то поймешь своё предназначение. Под аркой стою подолгу, там так хорошо молчать, гулко. И открывается такое синее небо, что хочется писать им картины и дарить людям, чтоб у них никогда не болело сердце.
Спрашиваю: Господи, что мне надо понять? И вижу, как несколько огромных сосулек падают из-под крыши, голуби разлетаются в стороны, и так радостно!
Мимолётность и полнота жизни, дыши, сколько может грудь. Здесь всегда весна.
Но если прийти зимней ночью в мороз, увидишь, как ветер швыряет снег из-за угла в лицо фонарю. И уже слышишь, как в семнадцатом году скрипит фонарь в Петербурге, и ветер рвёт афишу со столба, и свет перебегает, и трудно разобрать, что написано, а написано про Мейерхольда и Блока и балаганчик. И вся эта ночь, улица, фонарь – вот они. Театрально дует ветер изо всех сил, и снег в слишком ярком свете, и, если б не мороз, можно было бы представить себя в партере…
Юродивые ходили босиком по морозу. Василий, Ксенюшка и Домна Карповна. В Москве, Томске, Петербурге ходят босиком по морозу и поют песни.
Ботинки скользят, дорожка петляет с пригорка на пригорок, падаю. Мальчишки смеются.