***
Прикосновение к войне,
и скорбь, и боль, и всё – пустыня,
Кривая линия в уме,
и в сердце буйствует гордыня.
Вращение, как на листе,
знакомых дум, их сочетанье,
как дань померкшей красоте
и не придуманное знанье.
Всё остановится, но в час,
когда успеет, воплотится,
и даже более, из нас
в зверей эдемских превратится.
Так мир бездушный зло творит
в своей обыденной оправе,
так, сквозь затишье, рог трубит
о недоступной духа славе.
И скучен напряжённый мозг,
и переправа вдаль, за возраст,
вдруг прерывается, как рост,
но продолжается, как образ.
* * *
Есть у дней и вчера и сегодня,
есть у ночи и завтра и днесь,
отдаю небесам сто суббот я,
в остальные потерян я весь.
Есть ещё одна заповедь, повод,
не растрачивать всуе лета,
покидай злом поверженный город,
там живи, где мертва суета.
Но и это, и то не для счастья,
а для счастья последний девиз:
чаще струн или клавиш касайся,
взятым нежно аккордам дивись.
Есть у дней божество и служенье,
то к пределу, то в вечность спешат,
Краем духа задетое зренье,
краем зренья задета душа.
ЭТЮД
Заснеженный позавчера Петербург,
дождливый вчера Тель-Авив, старый друг,
какие-то завтрашние все вокруг,
как будто сегодня тоска и недуг.
Простуды заел холодком и снежком,
молчит Мандельштам неизвестно о ком,
так звёзды влияют зубатым рядком,
так слёзы текут, обращаясь платком.
И пишет художник своё полотно,
искусство историей пахнет давно,
а мы наслаждаемся старым кино,
вчера в Тель-Авиве мы пили вино.
И вреден мне рок. Что ни музыка – рок.
В окне Маяковский спускает курок.
В другом – Мережковский, что знал назубок
Париж, но вернуться до смерти не мог.
И всё это пахнет тяжёлым добром,
добытым из недр, образующих дом,
внутри, навсегда, насовсем, на потом,
забыто. И нету печали о том.
Константин Баскович.