Санкт-Петербург
* * *
Здравствуй, здравствуй,
родная околица;
Вдоль плетня – лебеда да полынь,
В чаще леса умолкшая горлица,
Предзакатная светлая синь.
Деревянная стихшая звонница
Над рекой, где шумят камыши
И в лесах ещё кроется вольница…
Край, затерянный в сельской глуши.
Где леса изумрудными гривами
Заставляют робеть не дыша,
Там, где волны касаются с ивами
И сливается с небом душа.
* * *
Девчонка кормит голубей,
Бросая крошки им под лапки.
Они, с цветов сбивая шляпки,
Толкают тех, кто послабей.
Летают чайки над прудом,
Красуясь в тихой водной глади,
А ветер, к ним подкравшись сзади,
Поймать пытается с трудом.
Старушки ищут где светлей,
Ведут детей за ручки мамы,
Прося не прыгать в лужи, ямы,
И папы учат сыновей.
А в детстве небо голубей.
Велосипед – карета принца,
И в парке, веря, что жар-птица,
Девчонка кормит голубей.
По следам классики
Вязью строк выткан юный рассвет,
Можно ль жить, не сказав о нём
слова?
Когда синью рождённый корвет
Из-за облака выплывет снова.
Книга-свиток – извечный пророк,
Древней тайны пронзённой лучами.
Нам писали и Пушкин, и Блок
На Кронштадтском гранитном
причале.
И, как много столетий назад,
Не потерян в не смолкнувшем кличе,
Бродит Данте сквозь собственный ад,
В дебрях строк ища тень Беатриче.
Пусть поэта не примут в миру,
И тогда его труд не бессмыслен:
Он, пропев ариозо добру,
Будет к вечности снов сопричислен.
И с собой обручивши любовь,
Вечной классики корни хранящий
Он, есенински брызгая новь,
Встретит рифмою день настоящий.
Ностальгия
Как прежде, дёрнуть за кольцо
Родной калитки,
Взбежать на старое крыльцо
Ступеней зыбких…
Прижать озябшую ладонь
К прогретой печке,
Услышать, как гудит огонь,
Затеплить свечки…
И до рассвета просидеть,
Считая звёзды,
Вдыхать в себя, сейчас и впредь,
Рассвет берёзный…
Да только дома нет давно,
Крыльца, калитки,
Но живо в памяти одно –
Ступени зыбки…
* * *
Ноябрь. Вечер. Даль седа.
Непокорившись льдам, Онега
Бежит по новым ей следам –
Лоскутьям порванного снега.
Синичка, клювиком стуча,
Глядит в окно и просит крошек.
Рябине впору зазвучать,
Звенеть стеклом худых окошек.
А дым, как белая гуашь,
Течёт, цепляется за сосны.
Нарисовать бы, да куда ж…
Мороз тушует кистью космы.
Снежинки в шутку заплели
Косички маленькой осине.
Накатан путь. Две колеи.
Скрипят полозья в вязкой сини.
Ноябрь. Ночь. Который час?
Какое дело до часов мне. –
Горит (забытая?) свеча
В Крестовоздвиженской часовне.
* * *
Утро сбросило сорочку
На плетень.
Из тумана выткет строчку
Новый день.
Распахнулись веки окон
Поутру.
Развевается твой локон
На ветру.
Росы прячутся на травах
По лугам.
Побежим туда, ну право!
По рукам!
Васильковым брызгать небом
На лицо.
Мотыльковым выйди летом
На крыльцо.
* * *
На заснеженной улице в ночь у аптеки
Загорится несмело фонарный огонь.
Я пишу тебе вновь, как в Серебряном веке
На бумаге письмо и влагаю в ладонь.
Возле окон твоих караулю ночами,
Изучив наизусть весь любовный словарь.
Но твержу лишь одно – то, что было в начале,
И его уже выучил старый фонарь.
Я пишу на снегу непрочтённые письма,
В них одно только слово и это – «люблю».
Я пытаюсь найти корни древнего смысла,
Уходя сквозь метель к старику-февралю.
Но когда вскроет солнце смежённые веки
И воспрянет окно от зашторного сна
Ты полюбишь меня, как в Серебряном веке
Полюбила поэта немая весна.