Из книги «Велькины рассказы». Алексей Олейников

Птица Жалейка

Велька плакал. Горько-горько взахлеб плакал, обхватив острые исцарапанные коленки руками и опустив на них голову, и не было в этот момент человека несчастнее его на белом свете. Острые его локотки, все в подживающих ссадинах, вздрагивали от безутешного рыдания, и издали, с того берега реки, могло в наступающих сумерках привидеться, будто это большой птенец какой-то чудной птицы выпал из гнезда и теперь силится взлететь, качаясь на куцых палках ножек и взмахивая малюсенькими, еще голыми начатками крыльев. Но никого на том берегу не было, луг давно опустел, старик Демьян?– колхозный пастух, уже погнал стадо домой, и багровеющее солнце уже наполовину нанизалось на черные зубцы далекого леса.

От такого беспримерного одиночества Вельке стало еще тоскливее и горше, он бы зарыдал еще пуще, да только уж не мог и оттого стал тоскливо икать. Окажись тут какая девчонка, пусть хоть даже его сестра – противная и вредная Полинка, все равно Велька не перестал бы реветь, как малявка, такая у него была серьезная причина.

К Вельке не приехала мама. Обещала и не приехала – «не смогла билет взять», сказала бабушка, а что его брать? Подошел к кассе и попросил. Дайте, мол, мне билет на самый быстрый поезд до Воронежа. Можно подумать, все из Москвы только в Воронеж и едут. Вот если бы меня мама ждала, подумалось Вельке, я бы непременно приехал. На самолете бы прилетел, на вертолете. А мама не приехала. Оттого Велька и плакал, сбежав от всех, на крутом бережку речки Селинки.
Слезы постепенно сошли на нет, а икота осталась и Велька, икая, размышлял о своей печальной участи: «Бедный я, несчастный человек» – думал он, наблюдая, как река несет всякий сор из детского лагеря выше по течению.?«Никого-то у меня нет» – продолжил он, но тут остановился, увидев противоречие.

У него как раз были. И бабушка была, и дедушка и даже сестра у него была – противная и вредная Полинка, которая должна была приехать с мамой. Велька почувствовал вдруг, что окажись Полинка рядом, он бы обнял ее, и слова бы злого не сказал, за то, что она его пластикового Супермена в форточку выкинула – посмотреть хотела, как он летает.

От такого благополучия на глазах вновь закисли слезы, и такая жалость к себе, бедному, поселилась в Велькином сердце, что Селинка точно вышла бы из берегов, если бы не шел мимо Андрейка Иванов, злейший Велькин враг, в понедельник сунувший дохлого ежа в Велькин шалаш. Хотя и Велька в долгу не остался, – подрезал канат на его тарзанке над рекой, и Андрейка три дня потом сопливился. Так что ничего хорошего от него Велька не ждал.
– Кх..тю.– ошарашено кашлянул Андрейка. Ясно было, что увидеть Вельку в таком плачевном во всех смыслах положении он совершенно не ожидал.
– Шел бы ты, Иванов – мрачно икнул Велька и отвернулся.
– Ты..это чего? – неожиданно миролюбиво спросил Андрейка, усаживаясь рядом – Из-за ежа, что ли?
– Да чего еж – Велька вдруг почувствовал жгучую потребность поделиться своей бедой, рассказать какой-нибудь живой душе, как ему плохо. – Еж твой тут совершенно не при чем. Я, если хочешь знать, у тебя на огороде его закопал. Мама ко мне не приехала, вот что.
– Ааа – протянул Андрейка, – Ну, положим, ежа я давно выкопал и у тебя на заборе повесил. А вот мама не приехала – это плохо. Он сочувственно замолчал. Смеркалось, над рекой стал подниматься туман, и ребята смотрели, как два бумажных кораблика отважно нагоняют детский носок с продранной пяткой. Из леса донесся долгий крик какой-то проснувшейся ночной птицы, и Андрейка неожиданно сказал: – А знаешь... у меня есть одна птица, точно для тебя.
Он порылся в кармане.
– В кармане, что ль, птица? – не понял Велька.
– Мне она без надобности, у меня мама в роддоме, а ты возьми.
Велька недоуменно повертел в руках грубую деревянную фигурку птицы с пуговками глаз и черной прорезью клюва.
– Не.. надо дуть – пояснил Андрейка в ответ на вялое «спасибо». Он поднес свистульку ко рту и вылил вдруг жалобную трель, далеко прожурчавшую над водой. Струи тумана дрожали и переплетались в темнеющем воздухе над водой.
– Что это? – от удивления у Вельки даже икота прошла.
– Это птица Жалейка – Андрейка любовно погладил свистулю. – Возьми. Дед вырезал. Споешь, сказал, и все печали отступают. Спой, Велька.
– Я..я не умею – растерялся Велька.
– А тут уметь не надо.

Велька, баюкая Жалейку в ладонях, прикрыл глаза и представил себе маму – родную, любимую, без которой ему так плохо. Слезы навернулись на глазах и в носу снова защипало, но тут Жалейка будто шевельнулась, шершавя стругаными боками ладони, и из ее горла вдруг полилась песня, горькая, жалостливая, долгая и переливчатая, поплыла над водой, над туманным лугом, в котором смутными тенями бродили лошади, над самым лесом поплыла, к остро мерцающим звездам, унося всю печаль, всю боль и горе.

Велька не помнил, как перестал петь. Мальчики еще посидели на бережку молча, не желая и словом нарушить слишком полную тишину, затем разом поднялись и пошли через поле, навстречу широко рассыпанным огонькам села.

У самой ограды Велькиного дома, Андрейка решительно шагнул в заросли жгучей крапивы и, шипя от боли от стрекавших по ногам стеблей, снял палкой что-то черное с забора.
– Тимохе-рыжему повешу – он перехватил повыше дурнопахнущего ежа.?– Он у меня турмана давеча скрал.
– Ну...давай что ли.. пока – шмыгнул он носом.
– Андрейка, ты возьми – Велька протянул свистульку – Ты знаешь, мне легче стало, а у тебя мама в роддоме.
Андрейка помедлил и мотнул головой – Неа.. Дареную Жалейку назад не берут. Деду скажу, он мне новую вырежет.
– А не заругает?
– За доброе не ругают – веско ответил Андрейка и, развернувшись, пошлепал ногами по пыльной дороге, покачивая ежом. Отойдя метров на двадцать, он остановился и сказал:
– Эта..само собой.. я никому ни слова. Могила – и уже окончательно скрылся в теплой летней темноте.

Велька тронул калитку, и петли жалостливо скрипнули, наполнив сердце сладкой Жалейкиной памятью, и так хорошо стало Вельке от этого звука, так радостно и светло, что он даже испугался – не потерял ли где свистулю?

Велька торопливо охлопал себя и успокоился – Жалейка надежно приютилась в кармане. Мальчик прошел темным двором, старый-престарый пес Кардамон шевельнулся в будке, сонно узнавая его, Велька поднялся по скрипучим ступеням, открыл дверь и, не выпивая и стакана молока, заботливо накрытого бабушкиной марлечкой, через минуту уже крепко спал.
А утром приехала мама.

sq_bl Алексей Олейников, Москва.

Оставить комментарий