«Предмет, служащий мне моделью, перестаёт быть на это время таковым... Я люблю его, этот предмет, в каждом сантиметре его существа, я вижу изобилие тончайших оттенков цвета, и они во мне будят ощущение воспоминаний далёкого прошлого, музыки, гармонии, мелодии»
Аристарх Лентулов
Аристарх Лентулов родился в 1882 г. в с. Ворона Пензенской губернии в семье сельского священника. Учился в духовной семинарии, но перешёл сначала в Пензенское, а затем в Киевское художественное училище. В 1906 г. переехал в Петербург. В 1910 г. участвовал в организации первой выставки объединения «Бубновый валет». В это же время путешествовал и жил за границей: во Франции, Италии, Австрии и Швейцарии. В течение первого десятилетия XX века переболел чуть ли не всеми художественными новациями. Лентулов много работал в театрально-декорационном и оформительском искусстве. После революции стал профессором кафедры декоративной живописи во Вхутемасе-Вхутеине-МИИИ-МХИ. В 1929-1932 гг. был председателем Общества московских художников. В 1933 г. состоялась первая персональная выставка, приуроченная к 25-летию художественной деятельности. Умер в Москве, в 1943 г. после возвращения из эвакуации в Ульяновск.
Основное содержание натуры Лентулова настолько бросалось в глаза, что его замечали все, кто с ним сталкивался. Это предельная естественность и оптимистическое мировосприятие. Он был действительно «пришельцем из Пензы, кряжистым русаком, крупным и плечистым, с раскатистым голосом и широким жестом, с воспитанием семинариста-бурсака и манерами волжского ушкуйника», как писал о нём Эфрос. Трудно представить себе уроженца села Ворона, расхаживающего по луврам и версалям и дававшего уничижительную оценку Буше и Фрагонару, но восхищавшемуся «львиным чувством цвета» Делакруа и мощью Жерико. Он в своих зарубежных поездках впитывал всё как губка, но «отжималось» уже нечто своё, самостоятельное и оригинальное. Художник не прошёл мимо всех модных пластических систем и радикальных открытий русского авангарда, разрывающих с традицией «изображения» ради «выражения». Но он остался Лентуловым, кубистическим как Глёз, колористически напряжённым как Дерен, примитизирующим свой рисунок и предметный колорит как Ларионов, но Лентуловым, определяемым не иначе как «кубист а ля рюсс», или «русский француз».
А что это значило? Прежде всего то, что у него был свой масштаб и своя тема. Например, в 1912 г. он написал монументальное полотно «Аллегорическое изображение Отечественной войны 1812 г.». Ни больше, ни меньше. Это была почти абстрактная картина. Красно-оранжевые зоны символизировали пожар войны, динамическое движение объёмов отождествлялось со стремительным подъёмом народного движения против французских войск, приведшим к их крушению. Само крушение ассоциировалось с космическими вращающимися и разверзающимися объёмами и конструкциями композиции. Причём это был «раскубленный холст», т.е. форма была приведена в движение, по сути, это был русский вариант кубизма – кубофутуризм. Кроме того, Лентулов не желал отказываться от смысла в традиционном понимании этого слова. Да, он экспериментировал с линиями, планами, формами, но упорно сохранял психологизм в своих портретах. Всегда пытался постичь свою модель с помощью таких цветовых характеристик и ассоциативных связей (например, использовал мотив иконных житийных клейм на портрете своей жены), которые рождали сильную эмоцию у зрителя, но и отражали психологическую суть портретируемого.
В марте 1921 года он написал: «Дело в том, что мы (как я устанавливаю) умертвили душу в своём искусстве. В этом была наша ошибка. Мы слишком очертя голову пошли по пути методов и экспериментов, а методы заставили нас смотреть на природу не с точки зрения чувства любования, эмоций, а с точки зрения объективного применения её к нашим живописным методам и формам, с сохранением подчас ничтожного количества индивидуальности в цветоощущении или в остроте формы – и только. Под давлением времени, течений и т.п., под влиянием отдельных личностей мы пришли к тупику, к академии методов, принципов и т.п. бездушным, мёртвым формулам, которым я теперь объявил войну. Я, как художник, к счастью, содержащий в себе наибольшее количество эмоциональной силы, это почувствовал раньше всех...»
Вот собственно и всё творческое кредо Лентулова – без индивидуальности никакие методы не помогут, без умения сопереживать все формальные приёмы останутся мёртвыми формулами. Орфизм, т.е. та певучесть цвета и формы, к понимаю которых он пришёл вместе с Делоне и Купкой, нежизнеспособен, если ты не Орфей и поёшь не Эвридике. Но дело в том, что у каждого художника своя Эвридика, и подчас, как и в обычной человеческой любви, это бывает странный и неожиданный выбор. Выбор Лентулова не так уж удивителен, но всё же. Он пел дифирамбы городскому пейзажу и древнерусской архитектуре.
Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.
Лентулов знал эти есенинские строки и писал Москву с любовью, вооружённый знаниями и умениями всей своей предыдущей творческой судьбы. Грабарь называл собор Василия Блаженного «чудовищный огород из чудовищных овощей», и Лентулов писал этот действительно странный собор, названный вопреки официальному (Покровский, что-на-рву), именем юродивого и представляющий собой смешение всех возможных русско-азиатских мотивов и стилей, писал так, что если есть у каменного здания тайная душа, то вот она перед нами. Москва в народном сознании – это город колокольного звона, «сорока сороков», и Лентулов писал этот звон громким цветом, и так мастерски выстраивал композицию, что никак не избавиться зрителю от шума и птичьего гомона, а заодно и от запаха цветущих яблоневых садов...
Сергей Пухачев.